Иван Толстой: "Авторитарный либерал". Памяти Юрия Гендлера

Ушел из жизни бывший директор Русской службы Радио Свобода Юрий Львович Гендлер.

Юрий Львович был не первым моим начальником в жизни и не последним. Зато лучшим.

Правда, язвительным и памятливым. Умевшим презирать до испепеления. Упрямым и авторитарным, способным вычеркивать из своего круга людей, не понимавших его ценностей.

Но упрямость его была домашней, авторитарность – какой-то детской, а язвительность – глубоко остроумной. Обижаться на обаятельного Гендлера всерьез было глупо.

Слуга царю, отец солдатам, с поправкой на эпоху, обстоятельства и профессию. Царем для него было само вещание Свободы, солдатами – журналисты у микрофона. Он верил в то, что руководит лучшим в мире радио на русском языке. Не блаженно мечтал об этом, а требовал, чтобы – вот ты – сегодня же вечером – в студии – доказал это. Трудно назвать такую рабочую атмосферу легкой. Меня, например, часто лихорадило. Но школа ответственности была бесподобной.

Редакционные собрания при Юрии Гендлере продолжались долго. Он слушал, не перебивая, и сам любил рассказывать – в жанре назидательной новеллы. Не то устные мемуары, не то исторические картинки, а, может быть, поучительные примеры или психологические портреты. Всегда легко, всегда кстати, остроумно и беспощадно к человеческой глупости.

Формально он не был ни журналистом, ни менеджером. Закончил юридический факультет Ленинградского университета, работал юрисконсультом крупных предприятий, любил историю, а в ней – достоверность, а отсюда до самиздата два шага.

За самиздат Гендлера и посадили. Дело было пустяковое, но по-ленинградски громкое, поскольку на дворе стоял декабрь 1968-го и власть после пражских событий старалась вытоптать всяческую крамолу. Как рассказывал Юрий Львович, срок дали за копирование Бердяева.

Ему дали три года, меньше, чем подельникам, потому что он во всем сознался. Но – и это важно – он, как тогда говорилось, "отрицал наличие антисоветского умысла в своих действиях, утверждал, что им руководило стремление к демократизации и либерализации" жизни в стране.

Это не простые канцелярские слова. Гендлер действительно не был антисоветчиком, и это-то и поразило меня с первого же дня. Директор Русской службы Радио Свобода очень мягко смотрел на мою родину.
А наша радиостанция, кстати, послала ему свой первый привет еще в лагере. Нет, не передачей о нем. Вместе с Юрием Львовичем сидел зэк, который рассказывал, что еще в 50-е годы, когда он жил за границей (он был военный беженец), он работал в Нью-Йорке на Радио Освобождение. Имена сотрудников называл, в каких программах участвовал, на какой улице работал. Солагерники слушали и верили не слишком. Может, туфта, может – нет.

А потом на зоне крутили как-то кино. На экране – Нью-Йорк. И вдруг этот зэк напрягся: "Вот! Вот! – тычет в экран. – Вот, за этим домом! Там как раз редакция Радио Освобождения! Я туда каждый день на работу ходил!"

Смотрели на бедолагу с недоверием. Он так соскучился на Западе по дому, что в конце 50-х попросился назад в Советский Союз. Где ему гостеприимно влепили четвертной.

Прошло с того лагеря всего лет пять, и Юрий Гендлер сам оказался на Западе, в Нью-Йорке, и, конечно, пошел на Свободу. Всё, абсолютно всё оказалось правдой, бедолага ничего не приврал, а Гендлер, разумеется, в тот день был героем нью-йоркской редакции со своим рассказом о лагере.

Таких историй у Юрия Львовича было полно. Присаживайся после рабочего дня, наливай себе и слушай.

И историком в прямом смысле он не был, хотя и провел в свое время много месяцев за старыми газетами, составляя им придуманную для радио рубрику "В этот день" 50, 60, 70 лет назад. Сидел целыми днями в маленьком закутке и листал в клубах дыма старые подшивки советских и эмигрантских газет.

Гендлер умел увлекаться людьми, заражаться чьим-нибудь способом мышления, идеями и планами, не мог только пожертвовать рыбалкой и огородом. Он изгонял из наших программ политическую демагогию и антисоветскую спекуляцию. Если они все-таки прорывались – это наша беда, а не его вина. Он ценил чувства и краткость и поэтому взял на работу Сергея Довлатова, Бориса Парамонова, Петра Вайля, Александра Гениса, Марину Ефимову.

18 лет проработав в нью-йоркском бюро, потом три года в Мюнхене и три – в Праге, Гендлер в огромной степени "сделал" Радио Свобода. Год за годом, шаг за шагом он выдавливал, вытравливал из эфира оголтелость и злобу, трибунность и пафос. Не вещать, а разговаривать учил Юрий Львович.

Помню одну его давнюю передачу. Речь шла о процессе Якира и Красина. Следователи КГБ, – говорил Гендлер, – никак не могли понять бескорыстности самиздатчиков. Ну сколько, сколько вы на этом зарабатывали? Им была бы понятна финансовая заинтересованность подпольщиков, шкурный интерес, но вот так просто? За идею? У них в головах не укладывалось.

Сам Гендлер был глубоко бескорыстным человеком.

Не журналист, не историк, не менеджер. Весь менеджмент – из лагерного барака. Он почти не писал ничего своего, был лишен авторских амбиций, но гениально чуял авторство других и помогал ему осуществиться.

Как игрок в кёрлинг, он полировал и выравнивал путь скользящему к цели снаряду. Амбициозные и надутые этого, конечно, не осознавали.

Он был страстным, но умел властвовать собой. Мог раздраконить твою программу, ни одного оскорбительного слова при этом. Еще страшнее с его стороны было молчание.

Что же он все-таки значил для нас? Гендлер умел показывать масштаб и смысл нашей работы, историческую роль Радио Свобода. Заставлял думать о слушателе и о человечности эфира.

"Никто никому никогда не мешал много и хорошо работать" – его любимая фраза. Легко сказать...

Дорогой Юрий Львович, спасибо за земные уроки. С ними небо виднее.

Иван Толстой

Радио "Свобода"