— С чего началось твое взаимодействие с Доренко?
В 2010 году я приехал из Оренбурга, и так получилось, что «Русская служба новостей» стала первой моей работой в Москве. Как это и бывает, в интернете нашел вакансии, выслал свое резюме. Придя на радиостанцию, я не знал, что главный редактор там Сергей Доренко. Меня пригласили на работу, но я, честно говоря, немножко не потянул. Потому что в «Русской службе новостей» был прямой эфир, опыта работы в котором у меня не было. Поэтому меня взяли на позицию сотрудника, который звонит спикеру, берет у него комментарий и т.д. Помню, как я сидел на своем рабочем месте, а мимо меня пронесся большой человек, как огромная комета пролетела. «Так, погнали, погнали, погнали, все вперед, работаем», — кричал он. Я тут же спросил: «А это кто?».
— На тот момент ты знал, кто такой Доренко?
— Родители смотрели шефа по телевизору в моем детстве.
Доренко шефом все называли у нас, и он не обижался. Когда к нему обращались по имени — отчеству, Сергей Леонидович, он поправлял: «Сергей». Но некоторые сотрудники просто не могли сказать «Сергей», тогда он говорил: «Давайте потренируемся: Сергей, просто Сергей».
Когда шеф во время первой встречи мимо меня пролетел, я вспомнил его. Это был примерно 1998 год. Мне десять лет, и я вижу человека в телевизоре, который как-то так рассказывал, что было интересно слушать не только взрослым, но и мне. Причем мне было смешно, и я хохотал. И вот прошли годы, и я его вижу. Помню, я сел на диван и стал слушать, как он работает. И я опять хохотал, мне всегда было смешно, когда я слышал, как он говорил. Я тащился от его иронии, его сарказма, от его юмора, высоко литературного и простого, народного, которым он в совершенстве владел.
Среди современных мэтров журналистики я не нахожу тех, кто умеет так шутить. Доренко был один. Я считаю, что его юмор и умение работать на аудиторию от 10 лет до 90 лет — одно из основных его качеств. Меня он всегда мягко направлял в этом смысле, потому что в эфире я иногда тяжелил: «Алексей, будьте легче, легче, легче». Он никогда не подходил и не говорил, что надо то-то и то-то делать. Никогда такого не было. Он говорил: «Будьте легкими, будьте ироничными. Не надо тяжелить».
— Что значит тяжелить?
— Поясню, как я это понял. Когда ты с серьезным лицом говоришь серьезные вещи в эфире, серьезность твоего лица перевешивает серьезность самого события. Ты выглядишь смешно, особенно когда тебе 21 год, 25 или 30 лет, как мне сейчас. Ты с серьезным лицом учишь людей, которым 60 или 70, и делаешь это без тени иронии. Он не любил пафос, не любил церемонии. Вел себя на западный манер и не скрывал никогда своего отношения к западной культуре. А вообще он жил по приколу.
— Это как?
— В кайф, в удовольствие. Жизнь — это удовольствие.
Когда люди достигают определенного возраста, они, как правило, становятся слишком серьезными, многие из них бронзовеют. Вот этой бронзы в нем не было, не было галстуков и запонок. Хотел он этого или не хотел? Просто он таким был и все.
— Ты с ним познакомился 9 лет назад. Когда все основные бои в профессии для него были завершены. Так?
— Не так. В 2013 году у него в прямом смысле забирают радиостанцию, заводят туда других людей, с которыми он не захотел работать. И он тогда принимает волевое решение, уходит с радиостанции в никуда.
Определенную поддержку ему тогда оказал Венедиктов, предоставив возможность вести эфиры на «Эхо Москвы». Я спросил шефа тогда: «Что нам делать?». Он ответил, передаю почти дословно: «Падать, как кошка на четыре лапы и не посыпать голову пеплом. Где я пеплом голову посыпал, ничего хорошего не получилось. Где я дверью хлопнул, она просто закрылась и все».
Он тогда ушел, потому что у него не получилось бы взаимодействовать с теми людьми, которые пришли. Но как только он сказал, что уходит, они к радиостанции сразу потеряли интерес. Думаю, что эти люди хотели, чтобы Доренко работал на них.
КОГДА ЛЮДИ ДОСТИГАЮТ ОПРЕДЕЛЕННОГО ВОЗРАСТА, ОНИ, КАК ПРАВИЛО, СТАНОВЯТСЯ СЛИШКОМ СЕРЬЕЗНЫМИ, МНОГИЕ ИЗ НИХ БРОНЗОВЕЮТ. ВОТ ЭТОЙ БРОНЗЫ В НЕМ НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО ГАЛСТУКОВ И ЗАПОНОК
Примерно через полгода шеф сказал нам, что есть новый проект «Говорит Москва» и спросил: «Пойдем?». И мы пошли. За пять лет мы сделали новую радиостанцию, а «Русская служба новостей» медленно и верно умерла. Сергей Доренко еще раз доказал, что он может собрать коллектив, и люди за ним пойдут.
— Очень многим Доренко был известен в первую очередь как тележурналист. Рассказывал ли он о своих телевизионных делах? Обращался ли к тому своему опыту?
— Он говорил об этом только тогда, когда кто-то его спрашивал или возникала какая-то непонятная фамилия человека для нас, о котором мы не знали. Он тогда говорил: «Это тот человек, который делал то-то тогда-то», но в воспоминания он никогда не вдавался.
Что отличает Сергея Доренко от всех остальных? Он всегда смотрел в будущее. Телевизор, радио, Телеграм. Там, куда он заходил, у него всегда получалось взлететь. Всегда. У нас есть корпоративный чат, и Сергей Леонидович в открытую там взаимодействовал с коллективом. В этом чате он написал важные слова. Цитировать их не буду, но суть раскрою. Он написал, что грядет такая эра в журналистике, когда мы все будем свободны, и не будет никаких хозяев. Мы сами себе будем хозяева. По-моему, это было даже последнее из того, что он написал. Запись от 8 мая.
— У меня возникало ощущение, что он доигрывает. Да, он активный, включенный, но сбитый летчик в профессии.
— Не было у меня такого ощущения. Его телеграм-канал, который он сделал за какие-то несколько месяцев, взорвал информационное пространство. Он зашел с нуля и вырос до 150 тысяч очень быстро. Он был летчиком всегда. Другое дело, что небо иногда было отрытое, а иногда его перекрывали какие-то другие истребители. А одному было тяжело.
— Он один был?
— Он был один, а за ним шел только молодняк.
— Как ты думаешь, он завидовал тем, кто работал на федеральных каналах?
— Нет. Для этого достаточно послушать любую его программу. И с абсолютной очевидностью становится понятно, как он относился к федеральному телевидению. Прийти туда, чтобы тебя трепали за щечку и говорили, что ты такой молодец — это был не его путь.
— Сегодня Соловьев, Скабеева, Киселев, Шейнин безжалостно крушат оппонентов нынешней власти. Говорят, что телекиллерство на российском телевидении породил Доренко.
— Трудно сказать, кто и что породил. Я читал, но об этом говорят люди старше меня. Поэтому я не могу говорить за прошлое.
— Чувствовал ли ты в нем желание кого-то пригвоздить? Он себе все разрешал?
— Разрешал, а почему нет… Как Гоголь, Салтыков-Щедрин.
— Но у Гоголя и Салтыкова-Щедрина не было живых людей с реальными фамилиями. Что, собственно, и отличает журналистику от литературы.
— А Белинский, который крушил все и всех?
— Белинский не переходил на личности, там были литературные или общественные дискуссии, которые порой выливались в острую полемику. А Доренко разрушал норму, говоря о личных обстоятельствах жизни конкретных людей.
— А что есть норма? Это сложный вопрос. Он вообще жил как хотел. У него ник был «Расстрига». История происхождения этого ника связана с Союзом журналистов России, из которого Доренко то ли в определенный момент выгнали, то ли что-то такое там произошло. И он после этого назвался расстригой. В нем было что-то рокенролльное.
— А вам он все разрешал?
— Да.
— И матом ругаться?
— Матом — нет. Были флажки определенные. Матом нельзя было ругаться. Он и сам не ругался никогда в коллективе, и не позволял никому.
— А чем он был недоволен?
— Ответ на этот вопрос лежит в плоскости ответа на вопрос: кто он? Доренко — новостник, первоклассный новостник. Если этого до сих пор никто не понял, тогда я об этом скажу первым. Он говорил, что новость — это звезда, причем это он всегда говорил по-английски: «news is a star».
Если ты вдруг не дал новость, если ты пропустил новость, если ты затормозил, значит, ты плохо работаешь. И поэтому, чтобы оценить работу нашей радиостанции, надо посмотреть, как работает наша новостная служба. У нас реально, если не самая лучшая, то одна из лучших новостных служб в России по скорости подачи и проверке фактов. Когда Доренко вспоминал свой опыт работы на телевидении, он говорил: «Программа «Время» — за мной 600 человек, я иду и даю сначала новость, а потом представляюсь. News is a star, поэтому мы служим новостям». Лишь один раз только мы нарушили этот принцип. Это когда Сергей Доренко умер.
— Вы не дали новость?
— Новость мы дали, а в эфир не вышли. Информация была, телеграм-канал наш работал. А в эфир со словами: «Здравствуйте, сегодня…» не вышли. Любую тему мы бы отработали, а здесь не смогли. Мы промолчали.
— Жалеешь об этом сейчас?
— В нас победило человеческое начало и проиграло профессиональное. Я думаю, что шеф нас бы спросил: «Что вы сидите? Это же новость! Вперед!». Но он же не мог спросить. И в этом смысле нам потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он и не скажет.
— У вас не было человека, который бы взял на себя роль редактора?
— Это как армия, которая идет в бой, а командующий гибнет. Что делать? Куда идти? Некоторое замешательство. Мы все умеем, но командующего нет. Я думаю, что слушатели нас простят, надеюсь, что они все поняли.
— Как подбиралась команда? Что за люди, которых он брал на работу?
— У нас в коллективе работают одни интроверты. Сам Доренко себя называл улиткой. Экстравертов, людей купающихся в общении, среди нас нет. На мой взгляд, шеф тоже был по жизни интровертом, достаточно закрытым человеком. И лишь в работе он открывался, поэтому, я предположу, он и говорил очень громко, и вел себя ярко.
ОН ГОВОРИЛ, ЧТО НОВОСТЬ — ЭТО ЗВЕЗДА, ПРИЧЕМ ЭТО ОН ВСЕГДА ГОВОРИЛ ПО-АНГЛИЙСКИЙ: «NEWS IS A STAR»
Сегодня мы придумываем картину о нем, которая в какой-то степени соответствует, а в какой-то степени бесконечно далека от реальной жизни этого человека. Не хочется в этом ошибиться, но в любом случае мы будем ошибаться.
— Создалось впечатление, что «Говорит Москва» — это его радиостанция. И вы были продолжением его голоса.
— Может быть.
— Ты в себе Доренко чувствуешь?
— В чем-то да. Что-то я нагло украл у него. И я буду этим пользоваться.
— Работая рядом с ним, ты как самостоятельная личность состоялся?
— Я не знаю, что было бы через год, через два года. Наш коллектив с Доренко связывали не только профессиональные, но и человеческие отношения. Шеф всегда поступал по-человечески. И в какие-то моменты многих людей жалел. Даже если человек поступает не очень правильно, он пытался с ним не расставаться. И бывало, если кто-то вынужден был уйти из-за разногласий, он возвращал людей.
У нас даже есть такой человек, да не обидится он на меня, — душа нашей радиостанции. Я не буду называть по имени. Так случилось, что он уволился, и редакция сразу превратилась в такое место, где все четко функционируют как швейцарские часы. Этот механизм сразу почувствовал Доренко и предложил этому человеку вернуться на радиостанцию. Мне кажется, что шеф подумал тогда, что швейцарские часы — это хорошо, но на часах должна быть царапина какая-то. И когда тот сотрудник вернулся, все сразу почувствовали, как коллектив из механического состояния превратился во что-то веселое и немножечко цирковое.
Мне кажется, что Сергей Доренко любил, чтобы было немножечко шапито. Во мне это шапито тоже есть, поэтому Доренко был один из немногих людей, который меня принял таким, какой я есть.
— Он готовился к своим эфирам?
— Очень серьезно всегда готовился к эфирам. В 6:20 утра он пять дней в неделю был на работе. Эфир начинался в 8:30, в последнее время — в 9 утра. И вот с 6:20 до 9 часов он готовился к эфиру. Я считаю, что самый главный разговор о Сергее Доренко должен быть с его соведущими, и в первую очередь с Настей Оношко.
— А тебе не кажется, что в его окружении не было людей, равных ему? Он создал такое пространство, где ему было комфортно, потому что ему не возражали.
— Мы его школа.
— А это была школа?
— Это была школа на сто процентов, в этом даже сомнений нет никаких. Кто-то зовет своих старых людей на работу: «Старик, давай вместе поработаем. Ты заработаешь, и я заработаю». А он поставил на молодняк. И теперь кто-то будет говорить: «Вот эти молодые, откуда-то он их взял»? Да, взял, и доверил, и поверил, и мы справились. И это круто. Если когда-нибудь что-то подобное будет у меня в руках, я поступлю так же.